Государственные и частные инвесторы избегают проектов, связанных с памятниками архитектуры. Чрезмерные требования, многочисленные согласования, неустойчивость законодательной базы делают такие проекты высокорискованными и убыточными. По мнению руководителя Архитектурного бюро «Студия 44», действительного члена РААСН Никиты ЯВЕИНА, велика вероятность возврата в 1990-е годы, когда многие исторические здания, постепенно разру­шаясь, стояли заброшенными в ожидании инвестора. О практике использования и сохранения наследия разговор корреспондента журнала «СТРОИТЕЛЬСТВО И ГОРОДСКОЕ ХОЗЯЙСТВО» с известным петербургским архитектором.

- Никита Игоревич, с чего начинается работа над приспособлением исторических зданий под современные функции?

  - Для начала необходимо обозначить приоритеты и четко определить, что можно делать на объекте, что нельзя. Там, где есть жесткие ограничения и охранные требования, нужно максимально работать в реставраци­онном режиме, а где допустима определенная свобода действий, использовать ее наиболее эффективно.

- «Нельзя», «можно» - эти ограничительные флажки на каждом объекте свои...

- Да, поэтому попытка формализовать расстановку этих флажков приводит к неоднозначному эффекту. С одной стороны, это вынужденная юридическая мера, призванная противостоять злоупотреблениям. С другой - такой подход нивелирует роль професси­оналов. Возникает ощущение, что архитекторы особо и не нужны, - все настолько жестко формализовано, что достаточно просто выполнить эти требования. Как следствие - снижается уровень проектирования. И мы сегодня видим, что этот уровень по сравнению с 1990-ми годами заметно упал. На бумаге все соответствует букве закона, а в действительности - беда... Мы имеем ножни­цы между желаемым и действительным.

- Но ведь и в Западной Европе действия инвестора в охранной зоне очень сильно ограничены...

- Принципиальное отличие от российской практики в том, что там гораздо легче согласовать, но практически невозможно отступить от принятого проекта. У нас все наоборот - согласовать труднее, чем реа­лизовать, а в ходе реализации начинаются постоянные уступки застройщику, отклонения от проекта якобы по объективным причинам.

Например, по Первому кадетскому корпусу нами было разработано и подготовлено столько документации, что при ее перевозке пришлось сделать несколько рейсов, поскольку документы не помещались в микроавтобус. Из этого половину можно было не глядя выкинуть - написано, чтобы не цеплялись. Продуцируются тома ненужных документов. Главное, чтобы проект формально соответствовал требованиям закона, а если при этом мы потеряем памятник, никто не виноват.

- Складывается впечатление, что законодательный процесс идет сам по себе, а реальные работы - сами по себе...

- И эти направления все сильнее расходятся. К чему мы пришли: вроде бы хорошо нарисовали, а в натуре получилось плохо. Почему? Да потому, что в реставрации «все покажет вскрытие». Это очень подвижный процесс: в ходе работ могут быть обнаружены детали, о которых на стадии проектирования и не подозревали, к тому же техническое состояние объекта, как правило, оказыва­ется хуже, чем предполагали. Жесткая формализация этого процесса невозможна.

- Можно подробнее о Первом кадетском корпусе? В какой стадии работы на объекте?

- К настоящему времени мы завершили рабочее про­ектирование. Там нас ожидали сюрпризы. В частности, КГИОП с удивлением обнаружил два жилых дома, построенных в пределах охранной зоны памятника. По­скольку последним арендатором было военное ведом­ство, территория до недавнего времени была закрыта... Комплекс построен в середине XVIII века, много раз перестраивался. Приступая к работе, мы четко обозначили приоритеты - фасады и общее объемно­-пространственное решение должны быть сохранены. Особого внимания заслуживали сводчатые помещения в цоколе - это самая старая часть здания.

Удалось убедить заказчика, что нужно снести все дис­сонирующие поздние постройки. Это, конечно, привело к уменьшению используемых площадей, тем не менее заказчик согласился с этим предложением. Задействовав чердачное пространство, мы смогли все обучение вы­вести на второй этаж. Такое решение было достаточно неожиданным. В итоге, с одной стороны, произошло со­кращение площади комплекса, но с другой - получилось много просторных учебных помещений, что достаточно функционально. Когда решения найдены, кажется, что все логично, но когда ты находишься в поиске, иногда они видятся странными. Представляете этаж, где только аудитории и лесенки вниз? Да, непривычно, но почему нет? Нижний этаж - для жизни, верхний - для учебы.

- Вы работали в Александровском дворце в Царском Селе...

- Там будет обустроен музей Николая II - интерес к его личности и судьбе велик, поэтому ожидается вы­сокая посещаемость. Следовательно, необходимо пред­усмотреть вспомогательные площади, чтобы выполнить противопожарные и охранные требования, организовать пропускную систему, сформировать зону под экскурси­онное бюро, гардероб, туалеты, кафе и т. д. Все это будет размещено в подвале, из которого мы сделали дополни­тельный этаж.

Большой объем реставрационных работ и реконструк­ции пришелся на первый и второй этаж. На крыше со­хранились исторические фермы. Мы их не тронули. Это редкий случай, когда до наших дней дошла значительная часть деревянной конструкции крыши конца XVIII - начала XIX века. Они расположены над тремя залами, в которых сохранились интерьеры времен Кваренги. Мы убедили заказчиков, экспертизу, но главное - пожарных сохранить эту конструкцию. В целом по дворцу работы почти завершены. Мо­ниторинг показывает нулевые осадки. Это результат правильных решений, принятых участниками проекта. Такая работа требует определенного опыта, уровня зна­ний, новых технологий.

- Самым масштабным вашим проектом было приспособление Восточного крыла Главного штаба...

- Для нас это был настоящий марафон - 12 лет рабо­ты, немыслимые согласования, расхождение интересов участников проекта... Нужно было сочетать «коня и трепетную лань». Не все получилось, как мы задумывали, процентов 30 привнес строительный подрядчик. Но для реконструкции такого уровня сложности, наверное, это неплохо.

Все великие архитектурные произведения всех времен и народов - это всегда плоды единодушия архитектора и платежеспособного заказчика, их взаимопонимания. Это очень редко бывает. Заказчики, как правило, либо не очень компетентны, либо ограничены в средствах, либо их интерес - не определяющий в проекте.

- С каким отступлением от проекта вы не можете согласиться?

- С перекрытием атриума. То, что получилось, далеко от изначального замысла. Причина - деньги. Еще с осве­тительным оборудованием есть вопросы, но при желании их можно решить.

- Какая самая большая проблема была на этом проекте?

-    В приспособлении под музей конторского дома (министерств. - Прим. ред.) было много сложных мо­ментов. На каждом шагу возникала дилемма - что важ­нее: внутренние перегородки, стены или пространство, в котором можно достойно представить работы Мане,Пикассо, Ренуара. Компромиссы давались с трудом. Тем не менее, мне кажется, нам многое удалось. Сей­час стоит вопрос о том, как новые объемы заработают. В результате реконструкции мы имеем очень сложный многоплановый организм. А музей, которому предна­значены эти помещения, по определению достаточно консервативная система. Полностью использовать новые пространственные возможности, подавать экспозицию так, чтобы она могла раскрыться по-особенному, - на это нужна смелость.

- У вас были предшественники...

- Перед началом проектирования мы достаточно серьезно проанализировали десятка два ранее предло­женных концепций приспособления Восточного крыла Главного штаба под музей. Нам показался тупиковым вариант использования одного из дворов под коммуни­кационные функции. Похоже, наши предшественники видели только план с пятью дворами, а не комплекс в целом и не задумы­вались над тем, как он будет функционировать после преобразования. Мы поняли, что если отталкиваться исключительно от планов, то внятного проекта не получится, слишком большие объемы предстояло собрать в работоспособный организм. Был и вовсе кардинальный проект голландца Рэма Колхаса, предусматривавший снос нескольких дворо­вых корпусов с образованием большого экспозици­онного пространства. На мой взгляд, это насилие над зданием, причем заточенное на контраст между новым и старым. Мы себе такого не позволяем.

Исходная ситуация была такой: с одной стороны, архитектура фасадов создавала ощущение единого здания, с другой - это пять отдельных домов. Нам хотелось преодолеть это противоречие. Предстояло собрать довольно сложный пазл. Прием был подска­зан историей Эрмитажа, который сложился как музей вокруг висячих садов. Задуманных нами садов в Вос­точном крыле пока нет, но я верю, что рано или поздно они там появятся. Мы исходили из творчества Карла Росси в целом, из его грандиозных проектов, многие из которых не были реализованы, из генезиса Эрмитажа, его анфиладных построений. Мы скрупулезно изучали документы, в той или иной степени связанные с этим комплексом. Большинство иностранцев этим не заморачиваются, отвлеченно реализуют свои идеологические схемы. Рэм Колхас, например, всегда играет на контрастах, все оси сбивает, объемы поперек ставит...

- Идея создания большой анфилады изначально возникла?

- Уже первые проектные решения, которые мы по­казали Михаилу Пиотровскому, содержали эту идею. Большая анфилада пронизывает весь дом. Двери открываются-закрываются... Эффект проникающего, резко сужающего пространства - потрясающий. Там и все стены - это огромные двери, манипулируя которыми можно в течение нескольких минут менять экспозицию... как бы музей-театр. Когда на ваших глазах меняются цвета, формы, материалы - это как преображение мира. Хотелось бы, чтобы вся эта ось заработала, чтобы трансформация пространства во­шла в жизнь музея как ритуал, как художественный перформанс. Предстоит огромная работа по раскрытию темы Большой анфилады. Во время подготовки выставки «Манифеста 10» в залах Главного штаба первые шаги в этом направлении были сделаны.

- Складывается впечатление, что Карл Росси при проектировании Главного штаба исходил только из архитектурного видения - благодаря «пронизывающей анфиладности» вся жизнь министерства была на виду, все комнаты - проходные. Как-то не очень комфортно работать и жить (в служебных помещениях) в таких условиях...

- Росси - фасадный, парадный архитектор, в детали внутреннего устройства никогда не погружался, даже в проектировании дворовых фасадов зачастую не при­нимал участия. Кроме того, возводили министерства в несколько этапов, его первоначальный проект претер­пел серьезные изменения. Несмотря на то что все подо­гнано под один карниз, части комплекса, выходящие на Дворцовую площадь и Мойку, - это два разновысоких здания, одно - трехэтажное, второе - пятиэтажное.

Что касается комфорта... В XVIII веке все жили в проходных комнатах. Спальня Елизаветы была в се­редине анфилады, что сейчас даже представить себе трудно. Это другой образ жизни: ее представительская часть была основной, да и приватная - на виду. Так жили и в XIX - начале XX века, многие дореволюцион­ные квартиры не имели изолированных комнат. Трудно судить об укладе и удобстве с современных позиций.

- Как удалось найти компромисс между музейной классикой и современными тенденциями?

- Проект Рэма Колхаса был чрезвычайно насыщен всевозможными современными штучками, «находочками», как любят говорить. Для нас это стало своего рода доказательством от противного: голландец укрепил нас в намерении вычистить проект от любых стилевых акцентов. Что мы с ожесточением и сделали. В некоторых проектах наших предшественников была очень сильная коммерческая составляющая: го­стиница, рестораны и немного музея...

- Это, наверное, было обусловлено желанием выжить. Ведь 1990-е годы были непростыми для Эрмитажа....

- Да, конечно. Но путь от коммерческого варианта к классическому музею был пройден не нами, а Ми­хаилом Пиотровским. Вместе с тем и в сегодняшнем классическом музейном варианте в цокольном этаже будет достаточно обширная зона, где разместятся ма­газины, рестораны и т. д., - меньше, чем за рубежом, но больше, чем мы привыкли.

- Как в Европе решают задачу вовлечения памятников архитектуры в современную жизнь?

- В Западной Европе сложились разные традиции и подходы, даже в пределах одной страны. В частности, в Германии отношение к памятникам зависит от того, какая это часть страны - католическая или протестант­ская. В католических землях, например в Баварии, все, что построено до 1945 года и уцелело после бомбежки, причислено к памятникам. Охранная политика про­тестантских государств (в том числе и протестантских земель Германии) базируется на принципах обществен­ной пользы. Там последнее слово за муниципалитетом, который общественное благо понимает буквально. Они спокойно из церкви сделают бар, жилой дом - как у нас в советское время. В Голландии, Англии эта позиция еще кардинальнее, чем в протестантской Германии. В Лондоне совсем недавно целыми кварталами снесли застройку XVIII века – легко! Параллельно с этим существуют многочисленные фонды, движения, которые формируют альтернативное мнение в обществе. Есть третейские судьи. Но если му­ниципалитет упрется, то памятник переформатируют и даже снесут.

Во Франции, Италии, Испании действует адми­нистративная охранная политика, она находится под контролем государства и в той или иной мере похожа на российскую. В этих странах действия инвесторов строго регламентированы. При этом степень защиты наследия даже в одной стране разная. Например, в маленьких исторических городах Франции, которые живут за счет туризма, защищают любой памятник. При этом в Париже охранные зоны установлены только в трех районах, так как этому препятствует сильное строительное лобби. К охране памятников часто примешивается поли­тика - везде, где сильна национальная идея, охрана памятников на высоте.

- Как вы оцениваете охранную политику в нашей стране?

- Я считаю, что в какой-то момент мы сильно пере­гнули палку. В результате инвесторы при слове «па­мятник» считают благоразумным отойти в сторону и не участвовать в проектах, связанных с историческими зданиями. В итоге многие из них остаются невостре­бованными, заброшенными и разрушаются, что напо­минает ситуацию 1990-х годов, когда в городе стояло много заколоченных домов-памятников.

Мне довелось обсуждать с потенциальным инве­стором судьбу одного исторического здания, которое в буквальном смысле стояло заколоченным. Собствен­ник (не государство) предлагал ему дом практически бесплатно. Как показал расчет нескольких вариантов приспособления здания под современные нужды, проект в лучшем случае можно было вывести в ноль, несмотря на бесплатную передачу объекта. Дело в том, что очень дорого стоит проектирование, безумное число согласований, экспертиз, сложный и трудоемкий про­цесс укрепления аварийных конструкций и т. д. Даже при компромиссах, которых еще надо было добиться от КГИОП, риски уйти в минус были очень высоки. Я попытался воззвать к высоким человеческим чув­ствам - спасению памятника, на это мне было сказано: «Меня за это не наградят, даже просто не похвалят, а наоборот - псевдозащитники города еще будут грязью поливать. Зачем мне это надо?». Более того, сегодня уже и городские чиновники говорят - нет, исторические здания под социалку не приспосабливать, иначе проект будет не согласовать, дом не сдать...

Тогда как быть? Как использовать памятники? И город, и инвестор от этих проблем бегут как от чумы. А между тем в городе высвобождается много зданий-памятников, в том числе и в индустриальных зонах. И что с ними делать? Пусть стоят, пока не рухнут?

www.stroypuls.ru

Дата публикации: 09/07/2015 16:00

Дата последнего обновления: 10/07/2015 14:36