Строительный комплекс консервативен и настроен на воспроизводство существующих городов, почти не замечая, как меняется окружающий мир. Современное жилье плюс природа плюс город в сети — вот он, город будущего. Только это скорее не город, а субурбия, считает архитектурный критик Григорий Ревзин

Льюис Мамфорд завершил свою великую книгу «Город в истории» утверждением, что в будущем нас ждет «невидимый город». Город — это прежде всего горожане, даже точнее — форма связи между людьми, а связь не обязательно должна иметь физическое тело. Это было сказано в 1961 году, щедрое на предсказания исчезновений время. Это было сильное предсказание, потому что в тот момент не было понятно, что же это такое, устойчивая связь между людьми, даже массами людей, которая не имеет физической формы. В 2008 году Джон Герачи (один из активных строителей городских сетевых сообществ, основатель веб-сайта DIYcity.org) писал: «Сегодня наши города представляют собой реликты предшествовавшей интернету эпохи. Прямо сейчас нам нужен город нового типа — город, подобный интернету в своей открытости, участии, распределенном характере и быстрой органической эволюции,— такой город, который не управляется из единого центра, а создается, управляется и совершенствуется всеми». Через полвека невидимый город Мамфорда построен, осязаем, и мы в нем живем. В сеть уходят работа, общественное питание, торговля, образование, фитнес, культура, досуг и дружеское общение. А город — это и есть работа, образование, досуг, далее по списку; если все это закрыть, то жизнь теряет городское качество.

При этом не COVID создал сетевой город, и стоит признать, что, если бы к эпидемии сетевого города не было, нам бы не удалось сохранить нынешний уровень цивилизации. Очевидно, что все городские функции продолжат свою эмиграцию в сеть и тогда, когда она закончится. Зачем тогда город?

Среди урбанистов распространена точка зрения, что реальный город обладает конкурентным преимуществом в смысле концентрации человеческой активности, талантливости и конкуренции. Мне, однако, кажется, что это тезис, рожденный организацией труда в индустриальную эпоху, когда главными способами обработки человеческого материала (так же, как и других) были эмиссия и фильтрация — берем всех, отсеиваем большинство. Тут важно только количество собранных вместе, идея не учитывает качества связей между людьми, но в экономике обмена это важное обстоятельство.

Что касается города как площадки для конкуренции, позволяющей быстро развиваться, то очевидно, что тут он выигрывает у сети просто потому, что она себя еще не проявила. Современному интернету десять лет, на него работает глобальная экономика с глобальной конкуренцией тех же самых торговли, образования, медицины, культуры — легко предсказать, что и это преимущество у городов он отберет.

Единственное, что не лезет в сеть,— природа, важная вещь для экологически озабоченного человечества. Кстати, поэтому в карантин поменялись отношения центра и периферии. Центр утратил свои преимущества, поскольку там концентрируется городская активность, а ее закрыли. Спальные районы с их концепцией гиперпарка, напротив, преимущества обрели. Здесь не стоит спрашивать, сохранится ли это, когда эпидемия закончится. Разумеется, нет — в том смысле, что функций в центре все равно останется больше; разумеется, да — в том смысле, что они будут конкурировать с сетевым городом, который их существенно ослабит. Вопрос в другом — спальный район дает всем нам попробовать на себе новую формулу жизни.

В субурбии есть достоинства. Спальные районы индустриальных типовых домов однообразны, и субурбии непосредственно после их строительства ничуть не лучше. Но через полвека в спальных районах однообразие приобретает черты угнетающе-депрессивные, эта архитектура плохо стареет. А субурбии чаще расцветают (хотя, разумеется, бывает и иначе). Там собственники, они дома перестраивают и расширяют в соответствии со своим вкусом или отсутствием такового, и в результате на однообразие жаловаться не приходится, скорее наоборот.

Когда типовые многоквартирные дома приходят в негодность, жильцам предоставляется новая площадь взамен аварийной. Это закон и социальное достижение, которое порождает мощные циклы реновации, когда государство раз в 50 лет вынуждено переселять половину населения страны. Но когда частный дом приходит в негодность, то у государства нет обязательств строить собственнику новый — и, я думаю, в среднесрочной перспективе не появится. Правительству следовало бы принять это обстоятельство в расчет: это массовое жилье не надо постоянно строить заново, оно обновляется само.

Надо осознавать, что нынешнее развитие в России идет в противоположную сторону и изменить траекторию при сегодняшнем состоянии российского стройкомплекса трудно. Судьба замысла Новой Москвы Дмитрия Медведева (замечательного, на мой взгляд), задуманной именно как классическая американская субурбия и отторгнутой строителями, девелоперами, бюрократией, градостроителями и урбанистами,— живое тому доказательство. Мы оказались не готовы к такой модернизации. Но интересны не только наши грустные обстоятельства, определяемые, по сути, старым индустриальным лобби.

Так или иначе это реальная, опробованная на гигантском материале альтернатива городу. «Загородный дом, наследие прошлых поколений,— пишет Жак Аттали,— станет основным местом жительства и единственным постоянным местом для горожан». Еще раз — город уходит в сеть, остается лишь потребность в современном жилье и природе. Значит ли это, что будущее не за городами?

У меня нет ответа на этот вопрос, но есть некоторый кульбит. Начиная с 1980-х именно субурбия в Америке стала основой для концепции «нового урбанизма». У нас это движение (города Михаила Филиппова, Максима Атаянца, Михаила Белова) ассоциируется прежде всего с возрождением городских ценностей — улицы, кварталы, площади, общественные пространства, вся программа современного благоустройства впервые была заявлена именно там. Но в Америке его даже иногда иронически называют «новый субурбанизм». Несущие элементы не просто города, а традиционного исторического города инкорпорировались в загородную среду из индивидуальных частных домов. Однако основные принципы остаются неизменными: компактность и разнообразие дизайна, разнотипность домов, шаговая доступность всех объектов и порождаемое этой компактностью чувство добрососедства».

В старой Европе субурбий в американском смысле немного. Их функцию выполняют старые городки, borghi, которые на русский переводятся как «деревни», но это очень мало похоже на русскую деревню. Там кварталы, улицы, площадь, церковь, начальная школа, врач, bar centrale — и все это выглядит куда убедительнее. Именно они начинают играть роль субурбий.

Наши малые города сегодня в ужасном состоянии, и выглядит это не только удручающе, но и странно. Когда оказываешься в городе Кимры, впечатление, что война кончилась примерно позавчера, половина города в руинах, в Бейруте и то лучше. Но если проплывать мимо него по Волге, то по берегам видишь богатые особняки, и их там не десятки — пара сотен. И думаешь: а почему эти люди не построили свои дома в Кимрах? Та же река, та же зелень, но плюс еще школа, больница, магазины, кафе, добавьте к этому генералов, прокуроров, действительных государственных советников разного класса с семействами — город бы невероятно расцвел. Для этого есть много объяснений юридического и социально-политического свойства, но они более или менее преодолимы. И в этом случае можно было бы думать о фантастическом российском городе будущего. Это была бы новая русская субурбия.

Журнал "Коммерсантъ Weekend" №40 от 27.11.2020, стр. 18

https://www.kommersant.ru/doc/4576577

Дата публикации: 30/11/2020 16:17

Дата последнего обновления: 30/11/2020 16:17